Природа и люди заповедника «Кивач»: впечатления старожила

Когда просуществуешь на ограниченном лесном пространстве шестьдесят процентов времени биологической жизни и четыре пятых времени жизни сознательной, если все эти годы прошли в занятии приятной работой и не оставили сожаления о чем-то упущенном, пусть даже не главном, то невольно испытываешь соблазн поставить себя в центр воспоминаний, излагаемых письменно. Но, стараясь делать это в минимальном объеме, попытаюсь быть больше наблюдателем, чем героем повествования. Главное то, что на всем протяжении этих лет меня постоянно окружали многие яркие личности, оказавшиеся очень полезными в моем житейском и ученом образовании и которым я бесконечно обязан всем своим опытом. Ну и, конечно, природа края, постижение которой остается самым захватывающим из дел. Ради нее сюда и ехал.

Как называть это место? Официально оно именуется: государственный природный заповедник «Кивач», по названию водопада. Так зовут и поселок, расположенный у реки на заповедной территории. Без кавычек. Позволю же себе, вопреки правилам, писать это имя без кавычек и применительно ко всему пространству заповедника, очерченному где дорожной магистралью, где побережьями озер или речкой, а где и широко прорубленными граничными просеками. Пространству, составленному из мозаики лесов, из скал, болот и водоемов, наполненному многообразной и сложной жизнью.

Мое здесь начало

Тридцать с лишним лет назад, в 1974 году я, закончив ВУЗ в южном городе на берегу великой реки, ехал в Кивач жить и работать. Работать зоологом и жить в лесу. Был тогда почти беспомощным во «взрослых» делах, но уже познавшим толк в делах экспедиционно-полевых, молодым парнем из скромной городской семьи. По «усу» в Кивач только-только положили новехонькое асфальтовое покрытие поверх древней грунтовки, кое-где его еще доделывали. Автобус и вез меня по нему среди невиданных никогда раньше боров-ягельников с мачтовыми соснами. И выпустил из дверей уже у водопада, где были конец его маршрута и начало моего самостоятельного пути в жизнь.

Поселок заповедника был древним, состоял из четырех домов в классическом северном исполнении и десятка изб попроще, одна из них являла собой почти руины. Уклад жизни старожилов — сугубо деревенский, с коровами, свиньями и огородами. Семеро детей (школьники, числом двое, неделями в интернате в Кондопоге) и четверо пенсионеров. Доживал свой век в забвении крупный ученый-лесовед Федор Степанович Яковлев. Связь с миром — по единственному телефону с «динамкой» и без диска — через телефонистку в Кондопоге. Фельдшер и почтальон, героические женщины, ходили сюда два-три раза в неделю из деревни Сопохи, это почти 18 км в оба конца.

Старый бревенчатый барак, где до окончания лесосплава по Суне в 1973 г. жили летом обеспечивающие его люди, в два месяца после моего приезда переделали в трехквартирный домишко. Это была первая «новостройка» в новейшей истории Кивача, а я — первый в ней жилец.

Как видится теперь, оказался я тогда у гребня нарастающей приливной волны всестороннего развития заповедника, которая через несколько лет сменилась некой динамичной стабильностью, а потом в чем-то даже пошел отлив. И началось это всего года за два до меня, с приезда в заповедник, директором, Рафаила Александровича Васильева.

Человек неуемной энергии, без тени личной корысти, он вынашивал грандиозные планы превращения «Кивача» в крупный научный центр по изучению естественных процессов, имеющих место происходить в охраняемом от людского воздействия природном комплексе. Наш московский главк позволил заповеднику (читай — Васильеву) наростить штаты, чем он лично и с энтузиазмом занялся. За неполных пять лет его правления только в научном отделе нас стало двенадцать вместо трех. Заработала по полной программе государственная метеостанция с полным штатом. Был построен и сдан «под ключ» детский сад. Это виделось началом.

Рафаил «пробил» проектирование кирпичного жилья и двухэтажного административно-лабораторно-музейного комплекса, все должно было быть с водопроводом и центральным отоплением. Он даже успел начать строительство. И ведь нашлась же в растущем коллективе дрянь, которая то ли по склочной и хмурой сути своей, то ли с мыслями о приходе к власти, но соорудила безукоризненно убойный под него подкоп: в любые времена у нас невозможно быть администратором — законопослушным праведником, а тут еще текущие крыши… Москва прислала высокопоставленного судью с правами палача. Васильеву, однако, было позволено уйти по собственному, а ту дрянь походя выкинули из системы.

Такие вот обстоятельства и обстановка моего начала. Потом было много разного, вплоть до недавнего жестокого, какого-то квазипараноидального административного террора против коллектива, но о плохом в юбилей не будем. Хотя и плохое — тоже опыт. И я благодарен судьбе за то, что появился в хорошем месте в нужное время.

Народонаселение поселка Кивач

В момент моего появления набранные Васильевым новички (возраст от 22, а иным под пятьдесят) уже составляли чуть больше половины взрослого населения поселка. В той первой волне вселенцев оказалось немало самобытных, умелых и значительных людей. Про всех поименно не напишешь, хотя они вполне того достойны. Остановлюсь лишь на тех, которые занимали особое место в тогдашней моей — и не только моей — жизни.

Был Эдуард Степанович Синицкий, тогда пятидесяти лет, которого я воспринимал как духовного наставника. Всегда спокойный, рассудительный, внутренне строгий и какой-то очень правильный, он пользовался всеобщим уважением (нет, никогда он не пользовался, это лишь устоявшаяся фигура речи). Стать, голубые глаза, окладистая борода и бас были достойным внешним оформлением. Тонко чувствовал природу, ее покой. Ухитрялся находить юмор в любой самой драматичной ситуации: «Быват!».

Через несколько месяцев после меня объявились три литовца, Юозас, Юстас и Альгис. Как и Степаныч, были бородаты и ароматно курили трубки. Каждый умел разное, но втроем они могли все. Знали, например, что чтобы доставать со дна узкой глубокой ямы землю, надо штык лопаты загнуть под прямым углом. Что если пилишь двуручной пилой один, то ручку надо перевернуть и загнать снизу. А саму пилу при дальних переходах носили обернутой вокруг поясницы. Подобных, очевидных своей простотой и практичностью, ни до ни после не виденных мной мелочей они знали уйму. Работали с неизменным азартом, очень споро и весело. За два лета построили в Киваче современные деревянные дома, щитовые или из бруса, идеально все выверяя и подгоняя, — всего числом пять. А уж что до шуток и развлечений… Могли, например, разбудить утром, сунув тебе под одеяло в продавленную койку ледяную, с холода, пудовую гирю. Могли, надев непривычные при здешней всеобщей и хронической неопрятности костюмы и галстуки, отправиться в Петрозаводск в дорогой ресторан. Или уйти за 10 км, собрать плоты из подсохшего топляка и гнать их по озерам и перекатам реки в поселок. А с другим их плотом и поныне происходит уж вовсе что-то необъяснимое. Построенный на ламбушке размерами 50 на 150 метров посреди болота, он был пришвартован в крошечной естественной бухте, где и брошен вскоре за ненадобностью. С тех пор он превратился в заросший болотной растительностью и березкой плавучий островок. По делам я хожу на это озерко дважды за лето, и каждый раз отпихиваю плот на середину озерка. Так вот странность в том, что на протяжении двадцати с лишним лет он неизменно возвращается ветром именно в этот свой изначальный заливчик!

Борис Паутов. Умел едва ли меньше, чем три литовца вместе взятые. Разве что к Юстасовой тончайшей «часовой» механике не был приспособлен чисто физически: толстые разбитые подушечки пальцев с заскорузлой кожей. Зато мог по части «мега»: согнуть в дугу бревно, в одиночку с помощью нехитрых приспособлений перекинуть с берега на берег несущую балку моста, перемещать огромные валуны. Был мастер по деревянному оформлению и «по дереву» вообще, для чего имел массу диковинного инструмента. Обладал какой-то малопонятной но вполне оптимистической философией. Редко отдыхал и плохо за собой следил. И уже мутился взгляд от раннего тяжелого недуга…

Был Гена Торопов, бежавший в Кивач из Кондопоги: «Там ведь как ни бьешься, а к вечеру напьешься!». Тянул нешуточное хозяйство и в деревенской работе чего только не умел. К жизни относился легко. Шуток, прибауток, озорных и скабрезных припевок — фонтан. До недавней кончины не нажил ни врагов, ни недругов, да что там — был он всем только в удовольствие, эдакий «дядька Щукарь».

Эти люди научили меня теории, так сказать, и практике деревенской жизни в автономном коллективе, каковые весьма и пригодились.

Имея профессиональную склонность к систематизации и обобщению наблюдаемых фактов, продолжу свой демографический очерк. Масштабы последующих социальных явлений впечатляют. Все измерялось десятками человек. За три первых моих года кто-то уже уехал, а новых работников (не считая замен номенклатуры главка) поступило 24 человека. Это, опять же, половина списка жителей на конец 1977 г. «Мой» барак, до его сноса в 1978 г. (неполных 4 года и простоял), в трех крохотных квартирках успел приютить на разное время 25 человек. В том числе опального Рафаила Александровича с женой — в их последние недели в Киваче.

Но подлинный демографический взрыв пришелся на зону контакта работы двух руководителей: уходящего Н. В. Янюшкина и сменившего его Ю. М. Сыроежина, в начале 80-ых. К тому времени был достроен кирпичный поселок на месте старого деревянного, практически снесенного. От Васильевского проекта осталось мало: красивая декорация с чадящими угольными печами водяного отопления. И эта людская река… Девяносто шесть человек в сумме жило в поселке к концу 1981 г., из них 35 детей до 18 лет. Это на 34 квартиры в 17-ти домах. И, как и в предыдущих моих «переписях», половина взрослых — новые люди. Прибывали парами, семьями (до семи детей!), но чаще поодиночке. Череда истопников, сторожа, рабочие, шофера числом до пяти — больше, чем единиц техники, обслуга детского сада, метеонаблюдатели и т. д. Год — полтора, а то и две недели,— вот и весь заповедный стаж большинства этих случайных тут людей. Как шутил тогда один из нас: «Меня спрашивают:

— Ты слышал, Сидоров уволился?

— А разве такой у нас работал? — отвечаю».

Работали по-разному, иногда с ленцой и халтуря, но я не раз наблюдал, как флегматики, а то и меланхолики по жизни, берясь за физическую работу — любую,— вмиг превращались в блестящих глазами холериков.

Так и шло, помаленьку ослабевая, лет еще десять. И мы, остающиеся здесь 14 человек Васильевского и до него «призыва», и пятеро рано ушедших (а доживи,— непременно оставались бы и они, уверен; вечная им память!…), были невольными свидетелями постоянной людской круговерти. Кроме нас, по пять и более лет в заповеднике проработали 29, десять лет и более — 13 человек. Всех же людей-эфемеров упомнить просто невозможно.

Жил народ, долго ли коротко ли поработавший в заповеднике, и в окрестных поселках и деревнях. Кто из коренных, кого-то туда отправляли из Кивача в построенные там при Янюшкине кордоны, кого-то, наоборот, переводили сюда. По большей части они работали в лесном (охрана заповедника) отделе; далее в скобках — число этих людей. По часовой стрелке: Шушки (3), Сопоха (3), Вороново (3), Викшица (1), Спасская губа (3), Мунозеро (4), Райгуба (1), Пялозеро (6), Гирвас (2).

В такой вот непрерывной «проточности» кадрового состава есть своя прелесть. Что администрации — головная боль, то постоянному ядру населения совсем напротив. Когда коллектив в течение года обновляется наполовину, это ведь ежегодное удвоение количества личностей. Кем только они ни были в докивачской прошлой жизни: милиционерами и отсидевшими уголовниками, авантюристами и бездельниками, диссидентами и истовыми в вере христианами, школьниками и студентами, ссыльной номенклатурой и срочниками войск МВД, не говоря уже о массовых профессиях. География исходных в Кивач пунктов, кроме Карелии,— от Мурманска и почти до Кушки (самая южная точка СССР) и от Прибалтики до Новосибирска. Полярный Урал и бесконечно далекий заполярный остров Врангеля. Кавказ и Узбекистан. Украина и Белоруссия. Из Саратова за все годы перебывало десятеро, в том числе двое детей и автор этих строк. И еще одно немалозначащее явление. В одиночку или семьями, люди увольнялись и уезжали, а спустя год — два — семь возвращались вновь. Бросали семьи здесь, теряли или приобретали новые «там», возвращались без потерь или не было что терять… Всего 13 человек отпустил и вернул назад Кивач; правда, больше половины из них в конце концов отбыли насовсем.

Каким же количеством прожитых судеб пополнялась изустная летопись поселка, сколькими афоризмами, забавными происшествиями и необычными историями обогатился местный фольклор! Ничего похожего на унылое существование замкнутых в себе и малочисленных населением деревень, где каждый у всех на виду, где давно иссякли темы для разговоров, а мелкие обиды и случайно брошенные не те фразы, аккумулируясь и материализуясь в некую отрицательную энергию, делают жизнь тоскливой до отвращения.

За мою бытность свершилось 15 свадеб и гражданских браков, разводов — 6, и из них ни одного у создавшихся здесь пар, во всяком случае, пока не уехали с глаз. В Киваче народился 31 ребенок, причем в новую волну, за последние лет шесть, малышей появилось аж восемь.

В какой-то период ударились мы в животноводство, и количество всяческой скотины, кроликов и кур измерялось сотнями. В конце семидесятых обрушилось на поселок нашествие крыс, размножившихся затем в неописуемом количестве.

Шесть пожаров, не считая четырех сгоревших бань.

Люди кончали жизнь самоубийством и сходили с ума, умирали от болезней и трагически гибли. Девять могил на кладбище в Сопохе и не только.

Все, все-то было…

И последний, наших дней, социологический слепок Кивача. Живущих в поселке, хотя бы номинально, взрослых — 51 человек. Из них приехали за последние пять лет только двое. Работают в заповеднике 35. Четверо студентов. Семь неработающих пенсионеров, все в прошлом «наши». И 13 человек, четверть трудоспособного населения, в свое время уволившихся и теперь не имеющих прямого отношения к рабочему процессу. Но без них жизнь поселка была бы хуже, скучнее. Школьников и дошкольников — пятнадцать.

Долгий взгляд на природу

Молодой специалист, набиравшийся практического опыта в степях Приволжья, в горах Средней Азии и Кавказа, в Карелии я оказался в совсем незнакомом мире. И вновь должен поблагодарить судьбу за то, что даровала она мне знающих учителей, наставлявших меня по части происхождения, устройства и истории природы края — от глубин земных до глубин небесных. Благодаря им, а также книгам, ими рекомендованными или собственноручно написанными, многое вокруг я теперь знаю, и давно уже чувствую себя среди холмов и равнин Кивача вполне уверенно.

Рассказ о природе необходимо начать с основы. В невообразимо далекие времена — более двух миллиардов лет назад, а это половина истории Земли,— на планете закончилось формирование нескольких геологических структур, именуемых кристаллическими щитами. Эти сложно устроенные каменные блоки, простирающиеся в глубину на десятки, а в ширину на сотни и тысячи километров, есть в составе всех континентов, и один из них, Балтийский щит, венчает Европу на севере. А примерно 2 млн лет назад эти места начали подвергаться оледенениям. Чудовищная сила непрерывно двигавшихся исполинских ледников, последний из которых двухкилометровой толщины панцирем накрывал Северную Европу еще 15 тыс. лет назад, радикально преобразовала земную поверхность. Медленно расползаясь под собственной тяжестью, ледники вовлекали в себя и перемалывали накопившиеся за сотни миллионов лет каменные обломки, истирали скалы и выпахивали долины. Примерно 10 тыс. лет назад последний из ледников истаял при глобальном потеплении, оставив лишенный жизни хаос.

…Вытянутые в направлении движения льда и сильно сглаженные им гряды скал — «бараньи лбы», иначе сельги. Длинные «валы валунов» и песка, опустившиеся на поверхность из тела ледника — морены. Напоминающие исполинские насыпи, протянувшиеся на километры высокие песчаные гряды (oзы) — отложения могучих рек, текших в трещинах и туннелях тающего ледника. Глинистые равнины с остатками размытых морен и озов — обнажившееся дно огромных приледниковых водоемов, принявших талые воды. Бесчисленные выпаханные движущимся льдом котловины, протяженные ложбины и долины будущих рек. Количество атмосферных осадков в регионе намного превышает их испарение, а потому повсюду есть текущие по каменным ложам то порожистые то спокойные реки и речки. Бесчисленные озера, эти «дети катастроф». Одни давно превратились в болота, другие еще зарастают и черными ламбушками-блюдцами доживают свой «век». Третьи, большие и глубокие, катят волны среди скалистых или глинистых берегов, четвертые представляют собой нанизанные на русла рек разливы мелководных плесов.

Такое сочетание выходов на поверхность древних горных пород и внушительных следов масштабного покровного оледенения встречается на Земле лишь в двух местах: на территории Фенноскандии, Карелии и Кольского п-ова и — на востоке Канады. Сузим, однако, поле зрения. В разных частях Карелии каждый из перечисленных вариантов ландшафта, включая болота и озера, занимает обычно значительные пространства, а крупные реки не столь и часты. В пределах же малого пятачка «Кивача», всего-то чуть больше 10х15 км, они есть в с е, удивительным образом соседствуя или перемежаясь.

Сложный рельеф, разнообразный механический и химический состав горных пород «фундамента», специфика почвообразовательных процессов и крайне неравномерное увлажнение создавали чрезвычайную пестроту и разнообразие условий жизни. Очень непроста была и 10000-летняя послеледниковая история возвращения и развития растительности и животного мира в этом северном крае, когда здесь были то тундра или нигде теперь не существующая «белая тайга» из березы, то чуть ли не широколиственные леса из дуба, липы и вяза или тайга вполне современная. Объединившись во времени и пространстве, все это породило в итоге необычайное разнообразие живой природы на территории будущего заповедника.

Не стану затруднять читателя учеными терминами и цифрами, а расскажу лишь о немало удивившем меня открытии, когда я свел воедино известную информацию о растениях и животных Кивача. Какую группу организмов ни возьми, состав ее вроде бы обычен и типичен для всей южной Карелии. Однако, если сравнивать перечни видов растений и животных из Кивача и других мест данной природной зоны, то наши списки оказываются гораздо шире: многообразие мест для обитания позволило многим видам, проникавшим на эту территорию в разное время и с разных направлений, закрепиться и сформировать в итоге богатейшую для столь ограниченного пространства флору и фауну. Здесь соседствуют «северяне», которые недалеко заходят к югу и «южане», которые совсем недалеко проникают на север: 15% видов растений и почти 40% видов наземных позвоночных животных («гадов», птиц и зверей) оказываются у нас вблизи границ своего распространения по континенту.

Итак. Почти все формы ледникового рельефа, какие только могут быть, все варианты озер и солидная река. Удивительная мозаика разнотипных лесов, болот, болотных лесов и облесенных болот (это не мой каламбур, а термины специалистов). Широкое разнообразие типичных для природной зоны видов растений и животных. Уникальность сочетания типичного — такая пришла мысль.

Работа или Зачем мы здесь

Так ради чего все было, чем, по большому счету, осознанно или не задумываясь, зная суть дела или не подозревая о ней, занимаются тут сотни людей три четверти века? Имя этой работе — Заповедник. Это официальная организация московского подчинения. Территория, «навечно изъятая из хозяйственного использования и особо охраняемая законом в целях сохранения в естественном состоянии природных комплексов со всем свойственным им разнообразием растительного покрова и животного населения». Для решения и выполнения научных, природоохранных и эколого-просветительских задач и функций.

«Кивач» — один из ста с лишним российских заповедников. Из них он примерно двенадцатый с конца по занимаемой площади, но один из старейших по времени организации. А чем дольше продолжается состояние нетронутости природы, тем больше она походит на эталон, развиваясь так, как и положено ей в данной точке земной поверхности. На космических снимках южной Карелии разных времен угадать Кивач можно легко, это темное пятнышко старовозрастных лесов среди безбрежных площадей восстанавливающихся после рубок древостоев. Приезжающие к нам из европейских стран специалисты часто тихо млеют: у них-то там леса давно уже растут «на грядках». А об уникальном разнообразии неживой и живой природы рассказано выше. Сохранили, благо от сколько-нибудь внятных и заметных последствиями промышленных загрязнений и пр. были помилованы. И как смогли — изучили.

Внутри охраняемой территории всегда был поселок, о жителях которого долго шла у меня речь. В нем идет работа по обеспечению основной деятельности заповедника, прием бесчисленных — теперь почти до 60 тыс. в год — посетителей водопада и музея природы заповедника. Но вся эта сутолока никак не сказывалась и не сказывается на покое, царящем в охраняемой лесной глуши. Грохот какого-то железа, шум автомобилей и автобусов да лай поселковых собак, сидящих на привязи согласно Положению о заповеднике,— вот и все звуки, которые долетают сюда. В лес вхожи только исследователи, постигающие существо и жизнь тех самых естественных природных комплексов, да штатная лесная охрана. Без этого нельзя.

Акценты в охране за прошедшие годы существенно поменялись. Раньше это были лесники и лесной отдел. У каждого свой обход — участок заповедной территории, где он хозяин и бывает каждый день. Что-то подправит на просеке, запишет в дневник наблюдения за птицами, зверьми, за всем интересным, что произошло в природе. Оформит затем карточки встреч животных. Чего стоит, например, такая запись: «… с шумом и беспокойством пробежал лесотехник Малиновский». А если серьезно, они знали Лес, много чего в нем умели видеть, и читать их дневники было интересно и полезно для дела.

Теперь бывший лесной отдел называется Государственной инспекцией по охране заповедной территории, а бывшие лесники именуются в штатном расписании государственными инспекторами. Обходы за ними не закреплены и они на наблюдения в лес почти не ходят — так, попутно, а попарно или группами несут охрану на браконьероопасных направлениях, отлавливая всякого рода нарушителей, круглый год то и дело внедряющихся на озера, а по осени в ягодные и грибные места. Вдумчиво их воспитывают и наказывают рублем через суд. Все это, конечно же, оправдано. Браконьер пошел серьезный и хитрый, и брать его и обращаться с ним надо профессионально. О бывших мужиках-лесниках из окрестных деревень давно забыто.

Несколько иначе в науке. Здесь важна преемственность, стабильность методических приемов наблюдений. Как следили, так и следим за захватывающими явлениями и процессами в живом мире. Кроме невеликого числа собственных научных работников, в заповеднике поработала еще и не одна сотня специалистов-биологов из многих институтов и ВУЗ’ов. И теперь мы располагаем достаточно полной информацией о том, что же у нас на территории есть.

Про свою работу сообщу такой факт. Есть у нас так называемая центральная просека, секущая всю охраняемую территорию с запада на восток. Это своего рода магистраль, по которой ходит на работу кивачский и приезжий научный люд. А на ней есть избушка, где этот люд базируется. Расстояние от поселка до избы 6,5 км, ходу — примерно часа два, в зависимости от гидрологической обстановки на просеке и веса груза за плечами. С сослуживцами, коллегами или студентами, а чаще в одиночку, проделал я этот путь туда и обратно более 200 раз, преодолев в сумме около 1420 км. Это как если бы пришел я из своего Саратова в Кивач пешком. Суток на территории с ночевками только в избе набралось почти на семь месяцев.

Эпилог

Таков вот «Кивач», один из многих природных резерватов лесной зоны страны, маленькая, но яркая миниатюра природы всей южной Карелии. Как знать, может и по людской части тоже. Ведь все, что происходило с нами на протяжении 75 лет существования «Кивача», это тоже типично для соответствующих времен и для страны, вот только уникальность — в невероятной концентрации «на душу населения». И остается только подивиться удачному выбору безвестных его устроителей в 1931 году: окажись многоугольник заповедника по любую сторону от его нынешних границ, и перед нами предстала бы гораздо более монотонная, бедная палитрой и содержанием картина.

Нам бы расширить территорию, изъяв из хозяйственного использования еще, но вокруг дороги, деревни, рубки главного пользования, поля — не заповедуешь, да и не нужно такого. Нам бы достойную (или уж хоть какую) смену, все уж мы, охрана и наука, находимся в «зоне» пенсионного возраста, вот только жить смене негде, если даже кто и захочет сюда…

Анатолий Петрович Кутенков, ведущий научный сотрудник заповедника, к. б. н.

Статья опубликована в журнале «Север» (2006 г.)